ВВОДНАЯ ЛЕКЦИЯ

КОНТРОЛЬНАЯ РАБОТА ПО АНГЛИЙСКОМУ ЯЗЫКУ
Сложнейший комплекс проблем, неизбежно встающих перед исследователем живого языка, рассматриваемого в качестве средства общения, мышления и орудия познания, определяет актуальность исследований, ориентированных на коммуникативный аспект языка.
Потребность общения никогда не ощущалась столь очевидно и не реализовывалась повсеместно в таких громадных масштабах, как в настоящее время, если иметь в виду реальности современного мира, социальные последствия научно-технической революции, оказывающие заметное влияние на все стороны и аспекты современной вербальной коммуникации. Существенным результатом этого явилось возникновение в мире новой ситуации для бытования и функционирования развитых литературных языков, включая современный английский язык в Великобритании. Своеобразие подобной ситуации в Англии, в частности, заключается в том, что потребности повседневного устного неофициального личного и массово-ориентированного общения в ряде коммуникативных сфер в полном объеме могут реализовываться ныне не только в виде речевых форм кодифицированного литературного языка, но и, все более эффективно, с помощью вербальных и невербальных средств менее регламентированных разновидностей MESE и, прежде всего, ресурсов современной английской литературно-разговорной речи Standard Educated Colloquial English (SECE), описанию которой посвящена предлагаемая работа.
Всесторонний анализ возникшей языковой ситуации, разносторонних факторов, воздействующих на нормы и речевой узус SECE, по-видимому, потребует известного времени для теоретического осмысления, прежде чем будут сделаны основательные выводы и рекомендации в связи со становлением (прежде всего в устной сфе¬ре коммуникации) специфической диглоссии MESE: SECE. Между тем, достигнутый уровень изучения SECE в отечественной и зарубежной лингвистике объективно позволяет перейти от описания отдельных структурных особенностей и специфики функционирования ЛРР на избранном уровне языка к описанию и объяснению этого феномена как целостного явления, сопоставимого с более исследованной кодифицированной формой КЛЯ. Вместе с тем очевидно, что глубокие изменения в сфере повседневного общения,
 
приведшие к известному перераспределению функций и задач, решаемых ныне с помощью устного и печатного слова: усиление влияния на массы устного слова, с одной стороны, и значительное расширение технических, эстетических и воздействующих возможностей печатного слова — с другой, побуждают по-новому оценить их соотносительную роль в реализации общения, стимулируют их изучение с «двух сторон» с учетом взаимовлияния и зависимости от условий коммуникации. Решение этих проблем в Англии фактически только начинается.
Возросший интерес к области ЛРР в отечественной и зарубежной лингвистике1 (начиная с середины 60-х годов), еще более обострившийся благодаря выступлениям в печати и звучащих средст¬вах массовой коммуникации (СМК), а в Великобритании — также в связи с проведением общенациональной кампании за демократизацию речевого общения (Plain English Campaign) и двукратным об¬суждением проблемы в парламенте (в 1982 и 1984 гг.), побудил языковедов пристальнее взглянуть на это явление прежде всего потому, что в нем своеобразно переплетаются повседневные коммуни-кативные потребности различных общественных слоев и социальных групп, затрагиваются проблемы культуры общения и этико-стилистических норм литературно-разговорного узуса, речевых вкусов и традиций.
Одной из серьезных трудностей на пути воссоздания адекват¬ной картины JIPP/SECE, помимо гетерогенности самого объекта и «размытости» исходного понятия «разговорность», является отсут¬ствие общепринятого понимания сути ЛРР. Чтобы преодолеть эту трудность, не утонуть в частностях, необходимо принять какую-либо концепцию ЛРР, которая может служить своего рода методоло¬гическим ориентиром. Отправными моментами подобной концеп¬ции в данном курсе служат, в частности, положения известного труда «Функциональная стратификация языка» (Гухман, 1985). По мнению Л.П. Крысина, основным в этой концепции является по-нятие функциональной парадигмы, т.е. модели «...отражающей иерархическое построение системы форм существования конкрет¬ного языка» (Крысин, 1987:4). При этом существенна констатация
Отмечая значимость исследований современной русской разговорной речи, Ю.М. Скребнев, например, полагает, что «обращение к языку повседневного неофициального устного общения сформировало новое направление в современном языкознании» и что «эта отрасль языкознания  может быть без преувеличения названа передним краем фронта современных лингвистических исследований» (Скребнев,).
 
динамического характера функциональных парадигм современных развитых национальных языков, подвижность их компонен-тов в социальном и территориальном плане. Выявление существенных черт подобных парадигм требует поэтому сочетания собственно лингвистического анализа с анализом историко-культурных и социальных условий, в которых язык функционирует в определенную эпоху. Особенно актуальными для целей курса являются следующие положения: «интенсивное взаимодействие составляющих, т.е. литературного языка, литературно-разговорной речи и других компонентов, и утрата ими «узкоспециальных черт», «отсутствие жестких границ между ее компонентами/формами языка», «территориальная и социальная вариативность литературных язы¬ков в связи с расширением и качественным изменением их носителей...» (Крысин, 1987:4). Именно эти положения, на наш взгляд, подводят к принципиальному выводу о сосуществовании и определенной конкуренции в рамках литературного языка двух феноменов: «кодифицированного литературного языка» и «литературно-разговорной речи» в специфических условиях языковой ситуации в Великобритании, о чем пойдет речь ниже.
Новым положением, обосновываемым в курсе, является кон-ституирование SECE как функционально-целевого варианта MESE. Представляется, что этот вывод, опирающийся на данные современных исследований SECE, может содействовать пониманию основных проблем ЛРР, стимулировать альтернативные подходы к комплексному описанию устно-литературной парадигмы национального языка, в частности, идентификации официальной устной неподготовленной (полуподготовленной) речи, в отличие от устной непринужденной (неподготовленной) речи — ЛРР.
Выделение разговорных элементов для анализа в курсе осуществляется, с одной стороны, на основе их противопоставления системе единиц КЛЯ/MESE и элементам внелитературного просторечия (Cockney, slang), а с другой (в рамках литературного языка)—на основе их оппозиции нейтральному/используемому во всех функционально-стилистических разновидностях, в текстах любой степени официальности/неофициальности.
Условно элементы SECE можно было бы определить как вне-стилевые, ибо автор разделяет точку зрения тех лингвистов, которые четко разграничивают понятия «разговорная речь» и «разго¬ворный стиль»: об этом подробно говорится в курсе. Метод выделения элементов SECE в курсе в значительной мере облегчен тем обстоятельством, что в силу понятных трудностей получения оригинальных аутентичных записей SECE автор вынужден в ряде случаев использовать уже апробированные материалы, приводимые в исследованиях других коллоквиалистов, в особенности если их принадлежность к SECE сомнений не вызывает. К этому необходимо добавить также следующее соображение. Для идентификации речевых единиц и форм КЛЯ/MESE в течение длительного времени лингвисты в своих теоретических изысканиях вполне обоснованно опирались на данные полевых экспериментов, опрос информантов, различного рода анкетирование носителей языка. Результаты подобного подхода используются частично и в данном курсе (главным образом в виде ссылок на авторов исследований, проводившихся в Великобритании). Однако между методиками полевых исследований MESE и SECE существует принципиальная разница, заключающаяся в том, что для осуществления последних традиционные приемы не подходят: как только носители SECE осознают, что образцы их речи фиксируются, непринужденному спонтанному речепроизводству приходит конец. Нужны особые условия, особая методика, специальная аппаратура (в частности, фильтрующая нежелательный «шум», обычно сопутствующий разговорной речи; приспособления для уменьшения темпа речи говорящих, так называемые speech compressors при анализе записи фрагментов); наконец, эти процедуры сопряжены с правовыми моментами, ибо далеко не каждый информант согласен на скрытую запись его речи. Кроме того, некоторые лингвисты ныне выдвигают обоснованные сомнения относительно того, что объективные результаты исследования разговорной речи непосредственно связаны с количественной репрезентацией материала: не отвергая последнюю в принци¬пе, они акцентируют качественные аспекты. Эти и другие соображения стимулировали такой подход к описанию ЛРР/SECE в данной книге, в котором иллюстративная часть призвана главным образом объяснять, демонстрировать основные параметры SECE.
Поскольку наиболее естественной формой реализации разго¬ворной речи является устная форма, может возникнуть вопрос о правомерности содержащихся в данном курсе речевых примеров и иллюстраций, представленных в письменной форме. Мнения спе¬циалистов на этот счет неоднозначны. Конечно, было бы идеально иметь указанные примеры в магнитной записи на кассете, прилагаемой к данному тексту лекций, а в ряде случаев и сопроводить их принятой фонетической транскрипцией. Однако это сопряжено со значительными трудностями технического порядка. Кроме того, обнаруживаются заметные расхождения в системе фонетической транскрипции, которой придерживаются различные авторы, цитируемые в книге, а приводить их к «общему знаменателю» было бы некорректно.

Между тем, представляется правомерным суждение, высказываемое таким авторитетным специалистом в области кол-локвиалистики, как Р. Диксон. По его мнению, «фонетическая транскрипция вполне адекватно отражает тщательно артикулируемую речь, произносимую в замедленном темпе (slow and careful speech), в особенности в тех случаях, когда зачитывается фрагмент печатного текста, но она не может быть адекватно использована для передачи неподготовленной речи из-за присущих последней компрессии и элизии. В случае передачи такой речи в виде фонетической транскрипции нередко возникают серьезные затруднения в понимании смысла сказанного также из-за многочисленных опущений, ассимиляции и нечеткого произношения» (missed-out or "slurred" syllables) (Dixon, 1965:112).
Поэтому в ряде случаев представляется целесообразным, в осо¬бенности там, где фонетическая сторона менее релевантна, использование так называемой орфографической транскрипции (типа "yeah", "whatsit", T, означающих "yes", "what is it", "F). В необходимых случаях используются дополнительные символы и условные знаки, отражающие сегментные и супрасегментные элементы (интонацию, ударение, направление движения тона, ритмо-акцентные группы, паузы).
Разговорная речь вообще и литературно-разговорная речь ЛРР/SECE, в частности, нередко ассоциируются с понятием «устная речь» (aural, oral speech, spoken English). Это обусловлено также широким толкованием понятия «речевое произведение», связанного с дихотомией «единицы языка»:«единицы речи». Кроме того, ряд новейших исследований SECE осуществляется в рамках «дискурса». Поэтому было бы целесообразно коснуться рабочих определений этих понятий, в соответствии с которыми строятся наши дальнейшие рассуждения и выводы.
Словосочетание «устная речь» не терминологично, если иметь в виду «устную форму реализации той или иной разновидности на¬ционального языка». Именно последнее является термином (ср.: устная/письменная формы реализации языка). Еще более диффузное понятие скрывается за сочетанием «устная речь» в традиционном академическом употреблении типа «обучение устной речи», «темп устной речи» и т.п. Строго говоря, обучать «устной речи» нельзя, ибо за ней стоит конгломерат разновидностей варианта того или иного языка — от литературного языка до диалектов и просто-речия. Вероятно, можно и нужно обучать устно-литературной или литературно-разговорной речи, что не исключает того, что слуша¬тели могут быть ознакомлены с особенностями диалектных образований, просторечия, а, может быть, и говоров (существующих преимущественно в устной, звучащей форме).

Из сказанного очевидно, что «разговорная речь» в анализируемом смысле — более узкое понятие. Она является лишь частью «устной речи», отличаясь по комплексу формально-содержательных признаков от других компонентов, конституирующих устную форму реализации национального языка. Существенно подчеркнуть, что «разговорная речь» (ЛРР) — особое специфическое понятие, в основе которого лежит дихотомия «специфическая разговорная подсистема литературного языка» и «ее функционирование». «Разговорная речь» в подобном толковании соотносится с известным термином «книжно-письменная (литературная) речь», при этом и та и другая могут быть принципиально реализованы как в устной, так и в письменной форме. Например, личные записки, дневники, интимные послания — в рамках разговорной речи или официальное выступление, доклад, лекция — как устное проявление книжно-письменной речи.
Недифференцированному употреблению аналогов понятия «устная речь» в английском языке, типа "oral speech" ("aural speech"), "spoken language" ("spoken English"), "casual speech" и пр., в последнее время противостоят попытки лингвистов конкретизировать содержание этих терминов.
Английскими эквивалентами понятий «устная речь/письменная речь», обозначающими форму реализации языка, являются сочетания слов oral (aural) speech/written language (speech).
Принципиальным различиям между этими понятиями посвящены серьезные исследования последнего времени, выполненные Й. Вахеком, Б.М. Гаспаровым, КА. Долининым, Д. Таннен и другими учеными.
В понимании терминов «единицы речи», «единицы языка» мы придерживаемся определений, данных В.М. Солнцевым (Солнцев, 1977:146 —150), который трактует их на основе логико-структурных оппозиций. По его мнению, единицы речи — это любые единицы, свободно образующиеся в процессе речи (слова, словосочетания, предложения). Они отличаются сложностью строения (в отличие от единиц языка). Даже однословная речевая единица «Пожар!», благодаря интонации, отягощается категориями предикативности и модальности. Об этих единицах можно сказать, что они свободны (т.е производимы в речи), нестабильны и отличаются новизной. В то же время единицы языка несвободны (воспроизводимы), стабильны и традиционны. Что касается понятия «речевое произведение», то этим термином в книге мы будем называть единицу речи любой протяженности, отвечающую конкретному коммуникативному замыслу. В некоторых случаях оказывается практически удобным использовать этот термин в качестве синонима таких понятий, как «фрагмент разговорного дискурса», «дискурс», хотя последний отличается от него, по крайней мере, одним дифференциальным признаком — относительной завершенностью высказывания.

Термин "discourse" восходит к классической риторике, где он означал «язык, рассматриваемый в действии, в реальном применении». Этот деятельностный, динамичный аспект понятия сохраняется и в современном толковании термина. Однако для отграничения его от смежных или родственных феноменов ныне акцентируются дополнительные дифференциальные признаки, включая формы реализации языка, относительную длину синтагматической цепи, формально-содержательные параметры, отличия от по¬нятий «текст», «речевой акт» и т.д. Суммировав современные взгля-ды, относящиеся к понятию «дискурс» (если рассматривать его с лингво-коммуникативных позиций), можно было бы попытаться сформулировать следующее рабочее определение этого понятия.
Дискурс — категория (естественной) речи, материализуемая в виде устного или письменного речевого произведения1, относительно завершенного в смысловом и структурном отношении, дли¬на которого потенциально вариативна: от синтагматической цепи свыше отдельного высказывания (предложения) до содержательно-цельного произведения (рассказа, беседы, описания, инструк¬ции, лекции и т.п.).
Понятие «дискурс» соотносимо с понятием «текст» и характеризуется аналогичными параметрами завершенности, цельности, связности и др., однако отличается от последнего тем, что оно рассматривается одновременно и как процесс (с учетом воздействия социокультурных, экстралингвистических и коммуникативно-ситуативных факторов), и как результат в виде фиксированного текста. Некоторые лингвисты поэтому склоняются иногда к формуле «дискурс=текст+«затекстовая информация». Но при подобной трактовке «смазывается» существенное различие между ними: если в тексте элементы языка доступны непосредственному наблюдению реципиента и даны (в основном) в статике, в дискурсе известная часть лингво-коммуникативных элементов недоступна непосредственному наблюдению реципиента (например, интонация и просодия могут быть воссозданы непосредственно лишь с по-мощью звуковоспроизводящей аппаратуры), и все компоненты высказывания даются, в основном, в динамике. Оговорка «в основном» означает, что элементы динамического подхода принципиально возможны и не исключаются и при традиционном понимании и анализе «текста» (например, при трактовке параметра связности частей текста); с другой стороны, динамическому восприятию и анализу дискурса обычно предшествует уяснение его статических составляющих (слов, выражений, структур). По мнению Э. Бенвениста, существенной чертой дискурса, понимаемого им в широком смысле, является также соотнесение дискурса с конкретными участниками акта, т.е. с говорящим и слушателем, а также с коммуникативным намерением говорящего (пишущего) каким-либо образом воздействовать на слушателя (читателя) (Benveniste, 1985:83).
Жанры и композиционные типы дискурса разнообразны. В устной разговорной реализации это может быть относительно законченная реплика, бытийный рассказ о случившемся, поучение в виде дружеского совета, инструкция о пользовании каким-либо прибором, о кратчайшем пути до места назначения, неофициальное спонтанное выступление перед аудиторией, устная лекция, воспоминания о пережитом и т.п. Мнения лингвистов относительно вы¬членения дискурса в диалоге расходятся. Дж. Браун, М. Стаббс и некоторые другие ученые полагают, что к дискурсу относятся не только монологизированные реплики участников коммуникативного акта (КА), но и относительно завершенные диалогические произведения в целом. Временные отступления от темы диалога и вводные включения участников, вызванные появлением третьих лиц или вынужденным перерывом в ходе диалога, связанным с тем, что одного из собеседников позвали к телефону (вызвали к начальнику и т.п.), не являются при этом маркерами окончания диалога, если оба участника пришли к солидарному решению (хотя бы краткому или даже моментальному) относительно того, что прерванный разговор будет продолжен или завершен позже.
Диапазон жанров письменного дискурса совпадает в целом с жанрами письменного текста, хотя можно идентифицировать некоторые примыкающие к ним жанры полуотмеченного, переходного плана: так, полуподготовленное выступление на митинге или собрании по тезисам или письменным наметкам, видимо, следует квалифицировать как устную трансформацию письменного дискурса. С другой сторны, жанр студенческого конспекта, являющегося результатом прослушанной лекции, может быть отнесен к письменной трансформации устного дискурса. К сожалению, особенности этих жанров совершенно не исследованы.
Трудности в идентификации ЛРР усугубляются также расхождениями в трактовке таких терминов, как «разговорная речь», «го¬ворящий» (адресант), «слушающий» (адресат), «разговор» (речевой акт), «норма», и некоторых других. Неоднозначность, а порой противоречивость оценок одного и того же явления (примером чего может служить, в частности, непрекращающаяся дискуссия относительно соотношения «разговорный стиль»:«разговорная речь», позиция автора по которому четко обозначена в предлагаемом курсе), диктует необходимость позитивного изложения проблем ЛРР как реального целостного объекта, через призму авторского понимания. Трудностей на этом пути немало: по справедливому замечанию М. Стаббса, коллоквиалистика переживает «младенческий период» и по уровню исследованности литературно-разговорная речь не может идти ни в какое сравнение с кодифицированным литературным языком.
Литературно-разговорная речь —явление системного порядка. Самым убедительным доводом в пользу этого положения служит то, что когда общающиеся (члены данного социокоммуникативно-го сообщества, носители литературного языка) хотят придать своим речевым формам специфическую «разговорную» окраску, то в определенных условиях коммуникации они с завидной последовательностью и легкостью придают своему голосу и своей речи такие модуляции и оттенки, которые безошибочно (хотя и интуитивно) укладываются у них в понятие разговорной нормы. Любые отклонения от этих установившихся норм в сторону большей или меньшей регламентации незамедлительно фиксируются участниками общения. Задавшись вопросом, можно ли описать в терминах грамматики «разговорный дискурс» (ordinary conversational discourse), P. Фейсолд отвечает на него утвердительно: «Я полагаю, — пишет он, — что в пользу существования грамматики (разговорного дискурса) говорит то, что те, кто им пользуется, замечают нарушения норм, допущенные либо самими, либо собеседника¬ми»... (Fasold,1983:306)
Между тем, ЛРР и в функциональном и в структурном плане не однородное понятие, в «чистом виде» она, видимо, не существует: даже в сфере ее преимущественного употребления (в повседневном непринужденном общении) наряду с ней практически используются и регламентированная устная форма литературного языка, и внелитературные образования; это не может не привести и действительно приводит к известному взаимопроникновению элементов указанных разновидностей национального языка.

 В этом случае «суммарные» количественные и функциональные факторы одного из них могут задавать тон тому или иному дискурсу. Это подтверждает, правда, в другой, параллельной области (функциональных стилей) Ф. Мико, говоря о том, что «когда разговорный стиль присутствует в литературном жанре, художественный стиль сохраняет свою целостность, в связи с чем именно разговорному стилю следует отказать в самостоятельной функции» (Мико, сб., 1988:240).
ЛРР не однородна в структурном отношении: это иерархическая структура, в центре которой находятся языковые средства, тяготеющие к литературной норме, а ближе к периферии те, что находятся при синхронном рассмотрении в переходной зоне между нормативными единицами и просторечием, сленгом и прочими внелитературными образованиями. Это можно проиллюстрировать следующим примером.

В соответствии с орфоэпической нормой RP слово government произносится fgAvanmant]. P. Берчфилд в недавно изданном руко-дстве для дикторов Би-Би-Си (Burchfield, 1980) специально огова¬ривает, что первый сонорный [п] в этом слове должен произносить¬ся полностью, без редукции и оглушения. В непринужденном об¬щении в SECE закрепилось, между тем, произношение fgAvamant]. Однако допустимы и вариантные произнесения fgAmnt] и даже ['gAbmnt]. В то же время fgAvammt] манифестирует Cockney, a ['govamant], как и fkontn], свидетельствует о том, что говорящий — носитель территориального диалекта (район Ливерпуля).
Неоднородность литературно-разговорной речи просматривается еще в одном аспекте. ЛРР — это не только субстанция и структура, это также специфическое употребление, способ отбора глобальных средств языка, в рамках которого собственно разговорные элементы (на всех уровнях языковой системы: от фонетики до стилистики и фразеологии) переплетаются со стилистически нейтральными, книжными и другими, коррелируя с требованиями коммуникативной ситуации. Однако в этом «конгломерате» обязательно присутствует цементирующее начало — «разговорная тональность», устанавливающаяся в результате взаимоприемлемой установки на разговорность в ситуации неофициального непринужденного общения (об этом подробно говорится в лекциях 6 — 9).
По мнению А. Коумана и П. Шефарда, «практически невозможно установить границы для многогранного использования английского языка. Мы не можем изолировать слова или фразы, разложить их «по полочкам» и утверждать, что одни из них всегда «официальны»   (Formal),   а   другие   «неофициальны»,   «разговорны».

(Informal) (Coman et al, 1972:162). Авторы иллюстрируют следующей гипотетической схемой:
BRITISH ENGLISH
Standard Usage
Informal    Formal
Non-Standard Usage
(Uneducated)
На схеме этноязык (British English) представлен как континуум, где нет четких границ между составляющими, но рельефно выделяют¬ся полюса (Uneducated, Non-Standard Usage -»

· Standard Formal Usage).

Относительная упорядоченность употребления разновидностей ЛРР прослеживается, если попытаться соотнести их с жанрами и композиционными типами ЛРР. Ближе всего к стандартным кодифицированным относятся те речевые единицы и структуры ЛРР, которые используются в жанрах официальных (полуофициальных) неподготовленных интервью, непринужденных бесед на специальные темы: монолог типа «инструктаж» (как пройти до места назначения, собрать какой-либо прибор, вычертить или нарисовать какую-либо фигуру, изображение и т.п.).
С другой стороны, к внелитературным формам тяготеют жан¬ры и композиционные типы бытовой беседы, монологизированно-го рассказа о случившемся (особенно на определенную тему, на¬пример, пользующуюся предпочтением в мужской аудитории), некоторые композиционные типы светской беседы (small talk).
Лекционно-практический курс посвящен проблеме SECE — Standard Educated Colloquial/Informal English. Семантика ключевого слова этого термина "colloquial", однако, весьма расплывчата и неопределенна: оно может фактически употребляться для обозначения речевого произведения любого ранга (от устно-литературного до просторечного), характеризуемого непринужденностью, неподготовленностью, широко понимаемой «разговорностью», или любой единицы языка, отличающейся разговорной окрашенностью, «разговорным колоритом». Именно поэтому в курсе используется составное наименование описываемого феномена (Standard Educated...), для краткости упоминаемое как SECE. В последнее время лексикографы предпочитают вместо colloquial употреблять слово informal, как более соответствующее емкому понятию «литературно-разговорная речь», поскольку одна из сем informal означает неофициальность, непринужденность — наиболее существенные параметры ЛРР. К сожалению, обозначение informal в этом смысле также небезупречно с терминологической точки зрения. Это учитывают известные коллоквиалисты Д. Дейви и Д. Кристал, подчеркивающие, что объектом их исследований является не непринужденная речь вообще, а записи реальных речевых произведений, отвечающие определенным условиям. «Мы используем термин informal conversation, — пишут они в своем труде, — чтобы сосредоточить внимание на той части разговорного спектра, который нас больше всего интересует: это непринужденные разговоры в обстановке, лишенной официальности, между собеседниками, которые знают друг друга, в условиях, когда участники разговора не испытывают никакого внешнего давления, что позволяет им участвовать в беседе, не контролируя свою речь» (Crystal et al, 1981:2). И да-лее они уточняют: «Используемые материалы отличаются от коммерческих курсов (записей) разговорной речи в двух отношениях: а) это записи спонтанной речи, которой не предшествовала подготовка, участники не использовали записей или заметок; б) используемые материалы репрезентируют искомую часть разговорного спектра, т.е. исключают речевые образцы, типичные для офици¬альной обстановки, например, наблюдаемые в ходе дебатов или ди-скуссий. Вместо этого они манифестируют тип речи, характерный для непринужденного дружеского разговора между людьми аналогичного социального статуса, тематика которого вызывает взаимный интерес» (там же: 12).
Здесь следует высказать одно соображение принципиального характера. Сосредоточение внимания коллоквиалистов на указанной части разговорного спектра в целях идентификации ЛРР/SECE, вероятно, методологически обосновано. Однако, на наш взгляд, этот подход небезупречен. Дело в том, что выявление сути ЛРР объективно требует не только ее конституирования (т.е. определения ее интралингвистических и экстралингвистических компонентов и условий функционирования), но и уточнения ее дифференциальных признаков, отграничения ее от внешне аналогичных (родственных, смежных) разновидностей, в частности и в первую очередь — от обиходно-разговорной речи.
Знакомство со многими работами последнего времени, посвященными проблемам разговорной речи, свидетельствует о том, что, к сожалению, этот существенный момент, как будет отмечено ниже, иногда выпадает из поля зрения исследователей. Акцент на «взаимное знакомство» общающихся, на «взаимный интерес к теме сообщения», исключение из спектра разговорности речевых произведений типа дискуссий и т.д. невольно сближают методологические установки исследователей с апробированными подходами к идентификации монофункциональной обиходно-разговорной, а не все полифункциональной литературно-разговорной речи, —все это также освещается в предлагаемой книге.  

Более адекватным, на наш взгляд, является отстаиваемое в данной книге широкое понимание (английской) литературно-разговорной речи как конкурентной разновидности современного (английского) литературного языка на уровне коммуникативных образований. Сходного представления придерживаются известные исследователи SECE Дж. Браун, Дж. Юл, К. Фостер, Дж. Моррис, Р. Кверк, справедливо распространяющие свой познавательный интерес на речевые произведения не только интеракциального, но и трансакциального общения и анализирующие проявления разго-ворности в повседневном общении в семье, на работе, в сфере науки, политики, военного дела, спорта. Сказанное поясняет широту разговорного спектра, рассматриваемого в книге.
Нуждается в уточнении дихотомия "conversation : talk". По мне¬нию некоторых лингвистов, conversation (как речевой акт) более точно отражает суть SECE, поскольку это слово используется в социолингвистике и психолингвистике в частном значении focused interaction (т.е. речевого и поведенческого взаимодействия собеседников, имеющих некий общий интерес). В то же время talk чаще ассоциируется с бесцельным, малозначащим пустым разговором и в этом смысле сближающимся с образцами small talk, о которых го-ворится в книге.
При изучении SECE целесообразно обратить внимание на диф¬ференциацию понятий "speaker", "listener" ("hearer"), "participants of a conversation". Имеет смысл подчеркнуть, что речевое произведение может квалифицироваться как относящееся к литературно-разго¬ворной речи в случае, если есть общение, т.е. взаимодействие лич¬ностей, что в свою очередь предполагает, что "speaker" (говорящий) и "listener" (слушающий) в коммуникативном акте потенциально выступают в обеих ролях (при этом правила вступления в разговор, его ведение и выход из него, правила, касающиеся мены ролей и пр., — это особая тема, характеризующая ЛРР). «Говорящий» в ЛРР всегда строит свою речь с учетом слушателя (это то, что коллоквиа-листы называют «психологическим фоном» речевого акта). Данное положение принципиально важно потому, что, в отличие от некоторых лингвистов, ограничивающих понятие ЛРР обязательным наличием собеседника (interlocutor), мы придерживаемся взглядов тех ученых, которые рассматривают так называемую «дистантную речь», например, по телефону, а также «наблюдаемую» на экране телевизора, по радио как органическую часть корпуса речевых ак-1 товЛРР/SECE.

Соответственно следует уточнить понятия "listener" ("hearer") и "participants of a conversation". Нередко при двустороннем речевом обмене могут присутствовать третьи лица: лицо, ставшее невольным участником данного коммуникативного акта, хотя и не заинтересованное в разговоре и не принимающее в нем активного участия (overhearer), или лицо или лица, заинтересованные в обсуждаемом вопросе. Последние могут квалифицироваться как «ратифи¬цированные»1 слушатели (ratified listeners, hearers), т.е. лица, присутствие которых в рамках данного коммуникативного акта эксплицитно (подсознательно или сознательно) фиксируется говорящим. Те из них, к которым говорящий, отвлекаясь от разговора с основным собеседником, спорадически обращается (манифестация «солидарного общения»), называются ratified addressed hearers (усл.: «ратифицированные полуактивные слушатели»); другая категория лиц, присутствие которых говорящим фиксируется, но к которым он не обращается, называется ratified non-addressed hearers. Автор солидаризируется с мнением Г.Г. Почепцова относительно важности учета описываемых факторов (участие третьих лиц в двусто¬роннем речевом обмене2) при исследовании сути разговорной речи, поскольку говорящий в этом случае вольно или невольно мо¬дифицирует свою речь. Наконец, существенно подчеркнуть принципиально ак